Автор: Віолетта Кіртока

“Ми зупинили Росію голі та босі, а зараз схилити гриви? Та ніколи”, – Народний герой Тетяна Борисенко

Доброволець батальйону “Айдар” 55-річна Народний герой України, мешканка Чернігівської області Тетяна Борисенко (мама Таня), пройшовши Майдан, війну і полон у 2014 році, днями отримала орден “За мужність”.

Сейчас Татьяна не служит в армии, хотя она и во время лечения рвалась к своим ребятам, несмотря на тяжелую контузию. Теперь она им помогает отсюда, из мирной жизни. Да и за больной мамой нужно присматривать. Но Мама Таня по натуре своей боец, характер у нее несгибаемый. Правду она говорит в глаза, лишнего о себе не рассказывает, все больше вспоминая ребят, с которыми ее свела судьба. Во время вручения негосударственной награды “Народный герой Украины” зал встречал Татьяну овацией – в Чернигове о героической землячке знают хорошо. Уже после церемонии награждения народным орденом вышел указ Президента о присвоении Татьяне Борисенко боевого ордена “За мужество”…

“ГЛАВНЫЙ МОЙ АНТИДЕПРЕССАНТ – СОБАКА-САПЕР, КОТОРАЯ ИСКАЛА РАСТЯЖКИ. Я ЕЕ ЗАБРАЛА ИЗ ЗОНЫ АТО”

– Меня комиссовали 26 сентября 2016 года. 11 июня была бомбежка шахты Бутовки, и я вдобавок к тем контузиям, которые у меня были с 2014 года, получила еще одну тяжелую. В тот же день погибли ребята из “Правого сектора”. Я выскочила из укрытия к раненым, а затем еще и возле СПГ оказалась без наушников. Меня сильно оглушило, становилось все хуже, поэтому отправили в госпиталь, и после лечения комиссовали. Я продержалась бодрячком до августа, но затем состояние ухудшилось – не могла ходить, штормило, постоянно была тошнота, головная боль, нарушилась координация движений, не могла смотреть на свет. Врачи сделали КТ головы – и сказали: ты свое уже отвоевала, у тебя в головном мозге опухоль… Кавернозная гемангиома образовалась, скорее всего, из-за побоев в плену. В результате удара сосуд мог расшириться, образовалась кровеносная опухоль. В любой момент, если не контролировать давление, сосуд может лопнуть, а это – летальный исход. Уже после того, как меня комиссовали, в 2017 году со мной случился инсульт. Вот тогда я уже поняла, что не смогу больше воевать.

Мне каждый день война снится и хочется быть там. Уже после того, как 20 человек из батальона “Айдар” вместе со мной перешли в 128-ую бригаду, я срослась с бойцами Вооруженных Сил Украины так же, как с добровольцами 2014 года. Многие из бойцов, которые пришли тогда, воюют до сих пор. Я до сих пор с ними общаюсь, теперь помогаю, чем могу, как волонтер.

– У вас был ПТСР – вы себе в этом признавались?

– Я это недопонимала. Бессонницы мучают меня до сих пор – я четыре года на снотворных, антидепрессантах и ничего не помогает. Главный мой антидепрессант – немецкая овчарка, которая приехала со мной из зоны АТО, она служила в разведке сапером, искала растяжки. Ее в 2015 году привезли в станицу Луганская ребята-саперы. Год она воевала, выполняла боевые задания, а потом заболела. И когда я ее лечила, мы обе поняли, что у нас настоящая любовь. Саперы, работавшие с ней, демобилизовались, а собаку оставили мне. Ее зовут Чита, потому что она кривляется, как настоящая обезьянка, а еще она собака-улыбака. Мы спим вместе, можем есть из одной тарелки.

– Когда вас начали называть Мамой Таней?

– Еще на Майдане. Когда на Грушевского сгорели автобусы, многие надышались дыма, из-за чего начали надсадно кашлять, я решила носить дежурившим на баррикадах горячее молоко. Мы как раз организовали медпункт в арке, там грела молоко в микроволновке – и разносила. Оно не успевало остыть. Хлопцы сразу начали приговаривать: “Наша мама пришла, молочка принесла”. Детвора баловалась. Так и пошло. По ночам я дежурила вместе с ребятами 31-ой сотни возле бочек – не могла оставить их одних. Потом мы вместе с ними и в “Айдар” пошли. Димка Груша погиб на войне, Коля Француз… Никогда их не забуду. Когда митингующие заняли Украинский дом, там на втором этаже можно было поспать, принять душ. Жизнь стала покомфортнее.

В медпункте арки мы оперировали вместе с травматологом Сережей Горбенко – его сын в 19 лет пошел добровольцем и погиб осенью 2014 года в Донецком аэропорту. Он носил позывной Скельд…

Когда силовики пошли штурмом на Грушевского, мы с Сережей выскочили из медпункта прямо в операционных халатах, захватив тяжелых раненных. Дворами выводили их, как могли, просили: “Помогите нам. У нас раненых шесть человек, у одного позвоночник поврежден”. Мы тянули его волоком. Но толпа ломилась мимо нас, никто не обращал внимания. Но мы всех вывели в безопасное место. И сами пошли по подворотням искать раненых. Помогли добраться до врачей ввшнику – он в ногу был ранен. Возле ворот одной из арок на беркутовской территории, неподалеку от Дома офицеров, увидели женщину. “Вы медики с майдана?” – спросила она нас. И повела нас в подъезд – а там 18 раненых, которые прятались в подвальных закутках, под лестницей! В крови, перепуганные, измученные. Автомайдановцы прислали депутатов – иначе нас никого оттуда бы не выпустили. Приехали два буса и забрали ребят, отвезли в больницу.

Отправили их и пошли дальше. Мы знали, что в Доме офицеров лежали наши погибшие, но “Беркут” нас не пропускал. Тогда мы обошли всю Мариинку, спустились вниз. И вдруг нам кричат: стой, стрелять буду! И мы видим человека с оружием, с автоматом, нацеленным на нас. Мы впятером стали на дороге в шеренгу. И я начала кричать: стреляйте, но мы медики! Тишина в ответ. И мы потихоньку, по шажочку топ-топ – ушли.

Зашли в Укрдом, который разбомбили. Там как раз эмчеэсовцы собирали все. Мы давай забирать самое ценное: кислородные подушки, медикаменты. Давай грузить все в мешки. Хорошо, к тому моменту еще не открыли комнату, где лежали наши ноутбуки. Отнесли все в костел, где готовили операционные, уже находились раненые, и решили сделать вторую ходку. Так ввшники нам помогали, вместе с нами тянули медпрепараты, носилки. Я им тут же сделала аптечки, потому что у них ничего с собой не было.

И тут вижу: в плащах партии регионов несется титушня. ВВшники их остановили, не пропустили к костелу, буквально отогнали. Я им за это низко кланяюсь. В это время в костеле помогали пострадавшим. Был один парень, который из храма вышел на улицу и ему попали в голову. Хорошо, пуля застряла под кожей, не пробила кость… Оперировали этого пострадавшего прямо там.

Я переживала, не пострадали ли ребята с Грушевского, никого из них в этом хаосе не видела, поэтому пошла к Майдану, на парапете подземного перехода устроила медпункт и просидела там до утра 19 февраля. А моя сотня, оказывается, бегала искала меня и других медиков в Михайловский. Утром я попросила ведущего со сцены объявить: “Кто остался цел с Грушевского, подойдите к парапету, Мама Таня переживает”. Хлопцы тут же прибежали ко мне.

Вечером, когда уже горел Дом профсоюзов, я пошла в костел и легла спать. Проснулась в полпятого утра, и снова пошла к парапету. В тот день я перевязывала тех, кого ранили на Институтской. Состояние там было, как в невесомости. Ничего не понимаешь, только делаешь свою работу. А еще я смотрела каждому в лицо – моих не было… Боязни тоже не было. Я вдолбила себе в голову, что моя красная куртка похожа на ту, что носят врачи скорой помощи. И верила, что это меня защитит.

“ПЕРВОЕ РАНЕНИЕ Я ПОЛУЧИЛА… В БАКУ, КОГДА ТУДА ВВЕЛИ СОВЕТСКИЕ ТАНКИ”

– Кто вы по профессии?

– Хирургическая сестра. У меня одна тетя врач-онколог, вторая – психиатр. Мама не пошла по медицинской линии, а я очень хотела стать врачом. В Киеве трижды не могла поступить в училище. И все это время работала на станции скорой помощи санитаркой. Когда произошла трагедия на Чернобыльской АЭС тетка, которая работала в Баку бухгалтером “Азнефти”, забрала меня к себе. Она и предложила: так поступай здесь. И все получилось. Правда, высшее образование я так и не получила. В Баку познакомилась с футболистом команды “Нефтчи”, полузащитником Юрием Есауловым

Когда 20 января 1990 года, в день моего рождения, ввели войска в Баку, меня серьезно ранило. Я уже работала в больнице. И мы спасали людей, которых танками давили. В историю эти события вошли как “Черный январь Баку”. Рикошетом пуля попала мне в почку. Полгода я практически лежала. Уже после ранения я забеременела. Начинались события в Карабахе, поэтому муж привез меня рожать к маме, домой. И сам потом приехал в Украину, играл в харьковском “Металлисте”. Мужик был красивый, баб вокруг крутилось много… В итоге мы разошлись. Чтобы поднимать Настю, уехала на вахту в Чернобыль – работала в столовой, кормила людей, которые начали строить арку над саркофагом. Тогда платили очень хорошо.

– То есть на момент Майдана у вас медицинского опыта не было…

– Если дано – то дано. Это сейчас у меня руки трясутся, я не могу рану зашить. Но это последствия контузий. Но в 2014 году, когда хлопцы видели, как я с кровью работаю, они говорили: “Мама Таня, ты вампир”. Когда удавалось спасать раненого – это же настоящий праздник всегда был. Я счастлива, что у меня остался жив Ванечка Полтава. Он был ранен в почку, истекал кровью. Я его вытаскивала из-под огня, а он 2 метра 8 сантиметров ростом, 100 килограммов весит. Тащила его и просила: “Ванечка, ты хоть ногами отталкивайся от земли, помогай мне…”

– Что вас заставило уехать на Майдан?

– Когда студентов побили, я сильно переживала. Но оставалась дома. А вот в январе, когда Кличко выступил по телевизору и сказал: “Люди, поднимайтесь, по одному едьте на Майдан, тогда нас соберется сила”, я собрала клунки и сказала маме: я поехала. Она дала мне сала, мяса и благословила. В палатке “Батькивщины” Ира Манагадзе спросила: “Вы кто по образованию? У нас же медики есть. Идите в дом профсоюзов”. Так я там осталась, записалась в бригаду. На Грушевского как раз начались активные действия, и я прорвалась туда, взяла этот участок на себя.

Когда началась война, вся наша 31-ая сотня поехала в “Айдар”. Естественно, и я со своими. Правда, были мысли: где война, и где я… Но были уверены друг в друге настолько, что знали: один другому спины прикроем, не бросим в беде.

Мама Таня с бойцами “Айдара”, июнь 2014 года

– Помните первый бой, когда пришлось оказывать помощь раненым?

– Это было возле Металлиста 17 июня 2014 года, когда Савченко попала в плен. Мы пошли дальше, к Луганску. Там произошел настоящий бой, с большими потерями, было много раненых. Я была единственным медиком. Тогда погиб Сергей Рябуха, он, дитя совсем, 23 года всего ему было, прикрыл собой двух взрослых. Воевал в резиновых тапочках… У нас тогда было около 60 раненых, я вытаскивала их с поля боя и отдавала дальше.

– Паника была?

– Ни у кого! Наш комбат Мельничук много сделал, чтоб не было паники, он лично шел впереди с автоматом в спортивных штанах. Меня прятали за БТРом. Мы тогда остановили бойцов псковской дивизии. Голые и босые, в спортивных штанах и шлепанцах. Но воевали отчаянно. Помню, как 1-ая танковая заехала: один танк, который едет, не стреляет, но тянет за собой броню, которая стреляет, не едет. Получалась такая боевая единица. В Счастье мы врага остановили, не пустили дальше за речку.

Мы заняли позиции в десяти километрах от Луганска у высоты Веселая Гора близ села Цветные Пески. Россияне накрыли наши позиции минометным обстрелом. Первой миной меня отбросило на три-четыре метра. Осколки второй мины впились в ногу. Меня контузило. Это было 23 июля 2014 года.

Обстрел был утром. Но меня не сразу нашли. До шести вечера я пролежала, присыпанная землей… После лечения и небольшого отпуска 28 августа я вернулась в строй. И вскоре попала в плен.

“ПЛЕН ПОСТОЯННО У МЕНЯ В ГОЛОВЕ”

– Как это произошло?

– 5 сентября бойцы “Айдара” вместе с ребятами из 80-ой десантной бригады и танкисты оказались в засаде диверсионной группы “Русичи”, которую возглавлял неофашист из Санкт-Петербурга, Алексей Мильчаков. 26 наших ребят погибли, их тела не отдавали. Я предложила нашему комбату: давай я схожу, попробую поговорить. “Тебя расстреляют”, – сразу сказал он. “Но надо что-то делать. Я в возрасте, и если даже расстреляют, то не погибнет кто-то из молодых. Я же пойду говорить, как женщина, как мать”, – такими были мои аргументы. Мельничук сказал: “Хорошая идея, но Тань, ты понимаешь…” Шесть километров я прошла по территории, которую в тот момент контролировали боевики. На мне была красная куртка медика-волонтера еще майдановских времен, в руках я несла белую футболку с красным крестом – как белый флаг.

Когда шла, видела вокруг пулеметчиков, блиндажи рылись. А я молилась: если выстрелят, то пусть или в голову, или в сердце, чтоб не мучиться. Если меня ранят, я упаду и на этой жаре буду гнить, меня ждет страшная боль. А если в живот выстрелят, то это перитонит, боли ужасные. Вот об этом и думала, пока шла через поле. Но, слава Богу, дошла, договорилась и вернулась, передала их условия. За телами со мной пошел батюшка. Было решено, что именно женщина заберет тела, а батюшка при этом должен был отпевать. Но батюшку они почему-то восприняли плохо… Да и в тот момент как раз на позиции заходила колонна, я видела красную машину, в которой были кадыровцы, они развернулись и поехали в нашу сторону. Нас спасло то, что на блокпосту был человек, с которым я до этого разговаривала. Он по-своему с ними говорил, я только слышала “Луганск, Луганск”… Объяснения не помогли – нас захватили в плен, сильно избили. Даже не разговаривали, не говорили ничего. У меня сработал адреналин: боли не чувствовала, как и страха. Я надеялась, что нас спасет тот, с кем я договаривалась, но нет, услышала: “Мы их расстреляем, как собак, там же, где и те лежат, их убитые”. Нам надели на головы пакеты, посадили в машину и куда-то повезли. В итоге мы оказались в комендатуре Луганской области.

Телефон у меня забрали еще во время первых переговоров. Я спросила: “Приду во второй раз – отдадите?” Объясняла, что у меня нет другой возможности связываться с мамой. Но когда взяли в плен, никто ничего не вернул. А батюшкин телефон сразу просмотрели и растоптали ногами.

– Вы пробыли в плену 24 дня. Верилось, что вас отпустят?

– Через две недели плена нас всех переписали – для обмена, тогда появилась надежда, что все же отпустят. Каждый день нас то расстреливали, то унижали, то избивали, нас собирались положить в гробы. Сначала нас было 12 человек, потом Саныча привезли, 13-го. Из комендатуры нас перевезли в Луганскую таможню. На таможне, когда нас взяли в плен, висел Герб Украины. Боевики его тут же раздолбили. Флаги бросали под ноги. Один мне удалось спрятать. С ним я вернулась из плена. На флаге расписались все 12 пленных. Он сейчас у меня дома. Когда Луганщина станет нашей, верну его на место, повешу на здание таможни.

Когда собрались хлопцев расстрелять, я схватила за руку чечена: не стреляй. “Тогда я тьебья буду стрьелять”, – говорит. “Мне все равно”, – отвечаю. У хлопцев был какой-то животный страх, а у меня просто истерия какая-то, ничего не хотела. Хлопцам в камере поставили бутылку, чтобы можно было пописать, а я не могла никуда сходить, живот распирает, ноги налитые… Когда они меня тащили в камеру, с меня сняли белые туфли: “Снымай, туфель хароший, невеста свой дарить буду”. И я бросила ему их.

Не раз было, что я говорила: да стреляй уже, как вы надоели. “Ты прышел на мой земля”, – мне заявляет чечен. “Нет, – отвечаю, – это ты, бл#дь, пришел на мой земля. Вот когда я приду к тебе в дом, тогда ты будешь стрелять. Я раньше вас уважала, а что вы творите у нас! Народ хочет вырваться, а вы что тут делаете?” Хлопцы говорят: ты на них кричала так, что только и ждали выстрела”. Но и после этого меня завели обратно – им позвонили, и они срочно уехали.

Нас с батюшкой еще возили расстреливать на кладбище. “Идите за нами, потому что везде растяжки”, – и смотрели на нашу реакцию. А я спрашивала: “Сколько можно нас водить? Хватит”. И вот нас привели к телам их погибших, еще не похороненных. “Вот, что вы делаете”, – и показывают на мертвых. Я и тут не смолчала: “А наших погибших вы видели? И ты сейчас на меня будешь выливать свое зло? Я медик, оказывала помощь и вашим раненым, когда надо было. А это батюшка, он читал молитвы”… И нас вернули обратно в камеру.

Водили нас и на политинформацию, новости слушать. Я возмущалась так, что наш охранник звонил и жаловался коменданту.

Из нашей группы сначала поменяли четверых бойцов из 80-ой бригады. А чуть позже отдали и нас.

– Страшно было?

– Было! Каждая клеточка организма в плену боялась и дрожала.

Моя мама, а сейчас ей 83 года, хотела ехать в Луганск и спасать меня из плена. Думала, приковыляет с палочкой к боевикам, и они тут же ее послушают… Пока меня не комиссовали по здоровью, мама постоянно задавала вопрос: “Где у тебя дом – здесь или на войне?”

Уже после плена мы встретились с мамой и сестрой погибшего Андрея Богуша. Его тело было среди тех, за которыми я и пошла на переговоры. В итоге же погибших забрали, отдали их родным, всех похоронили, как следует… Катя, оказывается, в те дни смотрела все новости. И она видела, как меня снимали камеры, когда я пошла на ту сторону, как у меня развевались волосы. И что я потом попала в плен… При каждой встрече она просит у меня прощения и благодарит за то, что брата все же вернули…

Мама погибшего Андрея Богуша приехала в Татьяне в больницу сразу после того, как ее освободили из плена

После плена я убегала от мирной жизни, потому что не понимала, как здесь жить. Мне позвонили из 128-ой бригады и пригласили медиком в роту разведки. Я согласилась. Вернулась на войну 29 октября 2014 года. Учила ребят оказывать первую помощь, формировала аптечки, оказывала помощь. Меня спасло то, что я вернулась в армию, иначе я бы с ума сошла.

Татьяна Борисенко со своими побратимами, которые вместе с ней перешли в 128-ую бригаду, 2015 год

Но плен все равно постоянно у меня в голове. Только последнее время я о нем не вспоминаю, но иногда снится. И тогда я кричу по ночам. Голова становится не моей. Смерти, плен – все всплывает по новой.

Нам ни в коем случае даже полшага назад нельзя делать. Никаких договоров со страной агрессором, которая напала на Украину, невозможно проводить. Не мы к ним пришли, они к нам. Не мы начали их убивать, а они нас.

Россия разрушила нашу армию, поставив своих министров. Мы остановили соседа голые и босые, а сейчас склонить гривы? ДА НИКОГДА. Вот такое мое понимание ситуации.

Виолетта Киртока, Цензор.НЕТ Джерело: https://censor.net/ua/r3127285